[Мужчина]

Анна Ахматова в разговоре о знаменитых донжуанах и вообще о тайне мужского успеха заметила как-то: - Вы думаете, женщины любят красавцев? Или героев? Они любят тех, кто ими занимается.

Александр Николаевич Вертинский относился именно к данному типу мужчин. Позволю себе догадку: видимо, Александр Николаевич с юности принадлежал к тому типу художественных натур, у кого еще туманные творческие амбиции причудливым образом сочетаются со столь же безотчетным ощущением женственности, с восхищением ею, с непобедимой к ней тягой. («Се плю фор ке муа!» - «Это сильнее меня!» - как говаривал герой Вертинского - губернатор в фильме «Анна на шее».)

В сущности, все лучшие песни Вертинского - о женщинах. (Если не считать ностальгических шедевров.) О возлюбленных, о любовницах, бывших, будущих и даже не состоявшихся, о подругах и женах, о маленьких балеринах, о светских кокотках и нищих проститутках с Тверского бульвара, о дамах высшего круга и платных танцевальных партнершах «текси-герл», о мировых капризных «звездах» и о бедных эмигрантках из тургеневской провинции.

Не впадая в преувеличение, можно заключить, что постижение жизни происходило у него путем близкого знакомства с женщинами самых разных, как говорили некогда, званий. Вертинский поразительно чувствовал женскую суть. Ее прелестную суетность, ее непоследовательность, на которую невозможно обижаться, ее уловки, хитрости и грехи. Не только восторги любви составляют ее смысл, но и неизбежные любви издержки: ревность, подозрение, измена, разлука...

Любопытно, что эту ноту в творчестве Вертинского рано заметил такой ядовитый критик, как Петр Пильский. «Точнее всего творчество Вертинского определяется одним словом: Медальон... Медальон - это нежность. Медальон - трогательность. В медальоне хранится локон волос, портрет любимой, и сам медальон женственно лиричен... Затаенная золотая иконка, носимая у сердца». Здесь многое тонко подмечено. И, прежде всего душевное изящество, свойственное этому любимцу публики, бонвивану и щеголю, знатоку вин и хорошей кухни.

[Мужчина]

Так нередко бывает: с виду пренебрежительный сноб, а про себя застенчивый романтик, склонный изображать своих легкомысленных возлюбленных роковыми обитательницами замков, путешествующими по розовым морям и бананово-лимонным странам. А загадочные эти принцессы между тем проживали в Москве, на Пречистенке или Полянке, катались по Петровке на лихачах, посещали на Кузнецком модные лавки (нынешнее французское «бутик» - это и есть «лавка», ничто больше). Были женами и невестами присяжных поверенных, акцизных чиновников, гвардейских ротмистров и штабс-капитанов.

Жену одного прапорщика звали Вера Холодная. Теперь это имя воспринимается как изысканный псевдоним, между тем это рядовая украинская, малороссийская, как тогда говорили, фамилия. В своих не вполне достоверных мемуарах Александр Николаевич утверждал, что это с его, как говорится, подачи эту необыкновенно красивую женщину пригласили сниматься в кино. Киноведы, мягко говоря, ставят под сомнение это самонадеянное заявление. Речь, однако, о другом. О той дружбе, которая, несомненно, связывала Вертинского с первой российской кинозвездой.

[Мужчина]

Тут необходимо заметить, что при всей вольности своей манеры мемуариста Александр Николаевич, будучи джентльменом старых правил, о своих победах позволял себе разве что обиняком намекнуть. Так что утверждать со всей определенностью, что у него с Холодной был роман, было бы непростительно бестактно. Другое дело строить догадки... Тут, как говорится, вольному воля. Трудно, конечно, не принять во внимание тот факт, что три буквально разошедшиеся на поговорки и присловья песенки Вертинского: «Лиловый негр», «Ваши пальцы пахнут ладаном» и «Маленький креольчик», посвящены в шестнадцатом году именно Вере Холодной. Стихи, как известно, посвящаются женщинам в двух случаях - либо в знак благодарности за несказанное счастье, либо в память о великой неразделенной любви.

[Мужчина]

«Куда же вы ушли, мой маленький креольчик? Как пуст без вас мой старый балаганчик, как бледен ваш Пьеро, как плачет он порой». Глупо было бы воспринимать эти строки совершенно буквально. Тем не менее, можно предположить, что много обещавший роман был, скорее всего, так типично и решительно прерван дамой еще на самой упоительной стадии.

Можно предположить, что не только семейные обстоятельства положили предел этой несостоявшейся любви, но и всплеск всероссийского зрительского обожания, каким была вознесена Вера Холодная. Слава отделяет своих любимцев и уж тем более любимиц от прежнего круга друзей, поклонников и влюбленных. Она притягивает новых людей, с другими деньгами и возможностями. На чем, в сущности, и строится вечная драма Пьеро, сочиняющего песенки для утешения самого себя и себе подобных.

«Где вы теперь? Кто вам целует пальцы?»
В этих почти хрестоматийных строках звучит уже душа окрепшего, овладевшего своей тоской мужчины. Он уже в состоянии видеть свою ускользающую Коломбину в несколько ироническом, хотя и по-прежнему лирическом свете. «В притонах Сан-Франциско лиловый негр вам подает манто». И, наконец, освободившееся от любовного помешательства сердце поэта обретает вдруг какую-то трагическую прозорливость. «Ваши пальцы пахнут ладаном, а в ресницах спит печаль». Когда Вертинский посвятил эти строки Вере Холодной, ничто не предвещало ее скорого конца.

[Мужчина]

«Что вы наделали! - суеверно замахала на своего поклонника руками «королева экрана». - Я не желаю лежать в гробу! Сейчас же снимите посвящение!» Не желая ее пугать, Вертинский при публикации романса отказался от упоминания «звездного» имени. А спустя три года, в самый разгар гражданской войны, находясь в Ростове-на-Дону, получил из Одессы телеграмму о внезапной кончине первой российской «королевы экрана».
Недаром говаривала Анна Ахматова: стихи притягивают судьбу.

[Мужчина]

В те годы была у Вертинского еще одна муза, в человеческих качествах которой он не заблуждался даже в дни их романа. В посвященной ей песенке «О шести зеркалах» прямо называл ее «маленькой злой, ограниченной женщиной». И тут же признавался, что буквально умирает от мук ревности и тоски. Звали героиню и вдохновительницу нескольких ариеток Мария Юрьева, она была балерина и пользовалась у публики немалым успехом, выступая в том же, что и Вертинский, Петровском театре миниатюр. Через годы, в мемуарах Берлинский уже без стеснения свел счеты со своей полузабытой любовницей. Описал ее анекдотическое корыстолюбие. Не только ради флакона духов в скудеющей революционной Москве могла она завести интрижку с каким-нибудь спекулянтом, но даже совершенно ненужные и непонятные ей шарикоподшипники потребовать у поклонника ей купить: «Пусть лежат!»

[Мужчина]

Наивны те, кто полагает, что ветреные и пленительные богемные красавицы непрактичны. Опять же кризисные времена дефицита, нехватки, пустеющих магазинов, политической нестабильности плохо действуют на женщин. Им хочется себя обезопасить, «почувствовать себя защищенной», как говорят теперь героини рекламных роликов. А Пьеро, по точному замечанию Вертинского, «не присяжный поверенный», не биржевик, не спекулянт и не комиссар, награбивший драгоценностей и шуб в реквизированных барских особняках. Немного странно, конечно, сознавать, что имевший повсеместный успех, окруженный готовыми на все поклонницами, Вертинский мог страдать из-за неверности своих капризных подружек. Но ведь, с другой стороны, человек, незнакомый с неотделимыми от любви «надсадой, смущеньем и горем», просто не способен заниматься искусством. Художник ткет свое полотно из нитей собственной судьбы, собственных заблуждений и страданий. Все идет в дело - и радости беззаботного альковного приключения, и «амок» - одержимость тяжелой мучительной страсти. Гастрольные поездки, жизнь на колесах, странствия из страны в страну, новые языки, новые пейзажи и нравы, новый тип женской красоты и новый стиль отношений. Каждый город, каждый концерт, каждый ресторан представлял неизведанные возможности в плане встреч, знакомств и интригующих впечатлений. В этом смысле не было страны более подходящей для такого рода вдохновения, нежели Польша. Конечно, красота и особый шарм польских женщин, изображенных в стихах и легендах, сделались общим местом. Влияние их от этого не уменьшилось. Странно было бы, если бы Вертинский, с его отдаленными польскими корнями, с его отчасти шляхетским гонором, который он в себе культивировал, не отдал дань увлечению прекрасными польками. В том числе и дань художественную.

[Мужчина]

Одна из них - «Пани Ирена». Существует легенда - почти все истории, рассказанные Вертинским и о Вертинском, в какой-то степени мифологичны, к реальности чуть заметным образом подмешан вымысел - так что существует легенда, что, выступая в варшавском кинотеатре «Палас» на улице Хмельной, артист заметил в первом ряду прекрасную женщину. На полек Александр Николаевич сумел произвести эффект, настала очередь и самому пережить их воздействие. После концерта певец, как это часто бывает, встретил свою слушательницу в ресторане, был ей представлен, завел знакомство, попал под обаяние, с удовольствием потерял голову…

[Мужчина]

Панна, как положено красавице, была помолвлена, естественно, с каким-то аристократом, князем или бароном, титулы в Польше, как и в старой России, чрезвычайно ценились, понятно, что о каком-либо полноценном романе не могло быть и речи. Тем не менее, что-то, какие-то тайные встречи, свидания, переписка, вероятно, имели место. По крайней мере, песня на это намекает, на невозможность вроде бы поманившего и, как всегда, обманувшего счастья. «О, как трудно любить в этом мире приличий, О, как больно любить без конца!»

[Мужчина]

А кончается ариетка чрезвычайно эффектным жестом, совершенно в классическом польском духе:
«Я со сцены вам сердце, как мячик, бросаю. Ну, ловите, принцесса Ирен!»
Легенда опять же утверждает, что однажды этот словесный посыл был подкреплен совершенно реальным действием: Вертинский бросил поразившей его воображение варшавянке - она ходила на все его концерты - алое картонное сердце влюбленного Пьеро.